Рене Фалле - Капустный суп [La Soupe Aux Choux]
— Ты меня не оставишь. Мы вместе с тобой уедем. И Добрыша в придачу захватим!
— И Добрыша возьмем?.. Ясненько… Раз он здесь… А он тоже, наверное, до двухсот лет доживет?
— Наверняка. Ну что, согласен?
— Да! — завопил Бомбастый. — Да, да и еще раз да!..
— Знаешь, ты меня почти что убедил. По правде говоря, когда я еще так и эдак прикидывал, о парках отдыха речи не было! А теперь дело другое. Лучше жить в небесах, чем бок о бок со стоянкой машин, да еще за решеткой! Стало быть, ты все обдумал, на все решился, Сизисс?
— Да! — снова завопил Шерасс.
— Не вой ты, как старый больной пес! Пойдем ко мне и все им скажем.
Сизисс от волнения даже вспотел:
— Кому… скажем?
— Диковине.
Бомбастый утер потное лицо носовым платком в крупную клетку.
— Диковина? Какой еще Диковина? Ты теперь уже с дикарями, что ли, говоришь?
— Нет, я просто его так прозвал, раз имени у него вообще нету. Славный малый этот Диковина. Идем, сейчас уже без четверти, а он вызывает меня ровно в час. Сообщу ему, что мы улетаем. Вот-то обрадуется!
Он поднялся. Вслед за ним поднялся Сизисс, окончательно сбитый с толку.
— Еду, старая ты диковина, еду! Диковина! Этого только не хватало! Только этого! Вот как в детство-то впадаем! Помешался! На тарелке помешался!
— Иди лучше и не болтай зря!
Бомбастый покорно поплелся за Глодом. А Ратинье пояснил:
— Ровно в час ты выйдешь, потому что аппарат может работать, только когда тебя здесь нету.
— Какой еще аппарат?
— Вон на буфете стоит, только ты его не мелеешь видеть.
— Вот оно как… — с сомнением протянул Шерасс. — Ведь я говорил…
— Пойдешь посидишь на скамейке.
— Да мне все едино… на скамейке или еще где…
— Но Диковина все устроит. Это из-за ихних волн. Вернешься, когда я тебя позову.
— Ладно, Глод, и будем мы с тобой жить до двухсот лет, — не без грусти согласился Бомбастый.
Когда пробило час, он тихонько выбрался из комнаты, присел на лавочку, молча переживая свое горе.
— Лучше бы это все со мной приключилось, — рассуждал он сам с собой. — Тогда по крайней мере не болтали бы обо мне разные гадости, не испытал бы я ударов судьбы… Никогда он не видел летающей тарелки. Если бы видел, не раздумывал бы так долго…
Ящичек заработал. Диковина ни разу не опаздывал, он не терял надежды уговорить Ратинье складывать пожитки. В комнате раздался его голос:
— Говорит Оксо. Земля, вы меня слышите? Говорит Оксо. Вы здесь, Глод?
— Здесь.
Бомбастый, не вставая со скамейки, навострил уши. Подумать только, вот уж его дружок говорит, и говорит с кем-то другим, это уж превосходит всякое разумение!..
— Есть новости, Диковина. Бомбастый тоже хочет ехать, и кот тоже.
— А вы, Глод?
— Если Бомбастый и кот улетят, и я, конечно, с ними!
— Наконец-то! Наконец! Вы доставили мне удовольствие, Глод!
— Это еще не все, Диковина, тебе надо с этим медведем Бомбастым самому поговорить, потому что мне он не верит. Все они, горбуны, одним миром мазаны. Пошуруй там в своих волнах, чтобы он мог тебя слышать и увидел бы ящик.
— Я вызову вас через две минуты.
Ратинье вышел во двор и за руку привел к себе Шерасса.
— Иди за мной и не воображай, что ты всех умнее, Фома неверный! Садись против буфета, а то, не дай бог, свалишься со стула и зад разобьешь!
Глод даже ладони на плечи ему положил, чтобы тот смирно сидел на стуле.
— Я отсюда ничего не вижу, — заскулил Бомбастый, на которого все же подействовала торжественность момента, — и не слышу ничего…
— Замолчи. Не баламуть зря волны. Там наверху заскворчит, ровно сало на сковородке.
— Да я ничего не вижу…
— Если волны у тебя от печени идут, не думаю, чтобы им удобно было играть в чехарду с твоим горбом.
Сизисс не успел ответить оскорблением на оскорбление. Прямо перед ним на буфете возникло черное пятно, приняло форму ящичка, и постепенно разгорелась зеленая точка.
— Не шевелись, чертов осел, — шепнул Глод, силой удерживая Шерасса, который чуть было не вскочил со стула. Из ящичка раздался голос инопланетянина:
— Мсье Шерасс… Мсье Шерасс…
— Кто это меня зовет? — пролопотал Сизисс.
— Говорит Оксо, вызываю Землю… Говорит Оксо, вызываю Землю… Мсье Шерасс… Говорит Диковина… Вы здесь, мсье Шерасс?
— Да скажи «здесь», старый потаскун, — шепнул ему Ратинье.
— Это я… Франсис Шерасс…
— Не бойтесь, мсье Шерасс,
— Я ничуть и не боюсь, — ответил Бомбастый, которого била такая дрожь, что стул под ним чуть не разваливался на куски.
— Хотите дожить до двухсот лет, мсье Шерасс?
— Если на то будет ваша добрая воля… Если есть такой способ, чтобы этому способствовать, я не против… — с трудом выдавил из себя Сизисс.
— Значит, решено! Глод!
— Да, Диковина.
— Я прилечу сегодня в полночь. Обговорим подробности вашего отъезда. Вы мне представите мсье Шерасса. А суп будет?
— Как-нибудь уж сварим.
— А бутылочку поставите?
— Даже две.
— Значит, до вечера. До свиданья, мсье Шерасс.
— До свиданья, мсье Диковина, — из последних сил пробормотал Бомбастый.
— Диковина! — крикнул вдруг Глод. — Ты еще здесь?..
— Слушаю вас.
— У нас тут соседи есть, от них такой адский шум, что ты сам небось их за свои миллионы километров слышишь. Что-нибудь можешь сделать?
— Я сейчас же запущу им прямо в морду противозвуковую волну.
— Большое спасибо.
— Не за что. Я до того рад, Глод, что вы наконец решились! Рад, рад!
Зеленый огонь в последний раз ударил им в глаза, мигнул и погас.
— Вот оно как! — заключил Ратинье со скромной простотой, а его друг проглотил слюну с таким звуком, с каким раковина всасывает воду.
Окончательно развеселившись, Глод со всего размаху шлепнул Сизисса по плечу.
— Ну, что скажешь, старый дурень?
— Скажу, что, если ты немедленно не поднесешь мне стаканчик, я в обморок брякнусь.
Ратинье протянул другу стакан, тот хлопнул его одним духом, не пролив ни капли.
Со зловещим урчанием, издав напоследок с десяток до ужаса фальшивых нот, отдаленные тамтамы вдруг оборвали свой речитатив; задохнулись, как-то пришепетывая, громкоговорители, прицепленные к верхушкам деревьев. Чудесная тишина залегла над лугами. И вернулись с десяток птичек, осторожно, на цыпочках, и залились во весь голос…
Глод с Бомбастым уселись на скамеечку, водрузив между собой литровую бутылку, а сбоку у каждого стоял стакан. Пользуясь тем обстоятельством, что Шерасс все еще не мог опомниться, Ратинье рассказал ему во всех подробностях сверхнеобычайную, но, однако ж, вполне достоверную историю о появлении Диковины и их отношениях.
— Похоже, что ты с ним совсем запанибрата, — признал Бомбастый и добавил не без капли яда, именуемого ревностью: — Может, ты с ним больше, чем со мной, дружишь?
— Не болтай глупостей. Ты тоже его другом станешь. А друзей лучше всего иметь двоих.
— Как и папу, — ни к селу ни к городу сбрехнул Бомбастый. И добавил: — Вот я чего никак в толк не возьму, чего это им, твоим старым хрычам, так капустный суп полюбился!
— Из его разговоров я понял, вернее, кажется мне, что понял, будто капустный суп им удовольствие доставляет и что у них никаких удовольствий вообще нету. Ну, словом, вроде они Америку открыли. И что самое малюсенькое удовольствие еще лучше любой Америки.
Они докончили свой литр без малейшего угрызения совести, так как им теперь уже нечего было заботиться о собственном здоровье. Что бы они ни делали, сколько бы ни пили, ни курили, чего бы ни ели, все равно впереди маячила радужная перспектива прожить еще сто тридцать лет.
— А ты говорил Диковине, — спросил Бомбастый, — что мы с собой курочек и кроликов захватим?
— Пока еще нет.
— А ты скажи, милок, потому что овощи и сало дело, конечно, хорошее, но нам нужно и омлет съесть, и говядинки. На что мне лететь в небеса, чтобы я там в чем-нибудь испытывал нужду… Нельзя же с утра до вечера один капустный суп хлебать как каторжный. Кроме того, нет скотины — нет и навоза. А без навоза ничего не вырастишь.
— Верно ты говоришь.
— И аккордеон я тоже с собой возьму.
— Возьмешь все, что вздумаешь. Они подадут нам большую тарелку, и мы, что нам надо, в нее и погрузим.
— А скамейки тоже влезут?
— Почему бы и нет!
Бомбастый вернул Глоду недавно полученный от него дружественный тычок:
— Стало быть, нам еще сто тридцать лет на скамье сидеть, разговаривать, пить, воздух портить и на аккордеоне играть?
— Надо думать, что так оно и будет.
— А я боюсь, не слишком ли это долго?
— Ведь никто этого еще не видал, сами там увидим.
— Верно, будет еще время оглядеться.
— Правильно, будет еще время оглядеться.
